Скверное место.

Не то чтобы он ожидал чего-то другого — но, оказавшись внутри, Гаррет всё равно машинально морщится. Воздух здесь застоявшийся, тягучий, пропитанный чем-то жирным и кислым одновременно.

Посетителей много. Больше, чем он бы хотел. Местные — те, кто давно принял неизбежность своей жизни в этой дыре. Некоторые — с выпуклыми животами и потёртыми бейсболками, кто-то в рабочей одежде, с пальцами, чернеющими от машинного масла. Один — с татуировкой на шее, другой — в очках с запотевшими стёклами, не отрывает взгляд от экрана телевизора.

Гул голосов на секунду сбивает с мысли, и мужчина ловит себя на том, что это… даже к лучшему. Хоть немного приглушает внутренний зуд. Не даёт разложить всё по полочкам прямо сейчас. Они ведь здесь именно за этим — немного выдохнуть, хотя бы на час. Позволить себе быть не агентами, а просто людьми. Или хотя бы попытаться.

Взгляды в их сторону — неизбежность.

Бармен косится, не особо скрываясь. Семейная пара у дальнего столика замолкает на пару секунд, когда они входят. Глаза — цепкие, недоверчивые. Маленький город. Здесь чужаков видят за версту. А таких, как они, — вдвойне. Слишком прямые спины. Слишком внимательные взгляды. Не туристы. Да и кто вообще станет туристом в Толедо?

Диксон скользит взглядом по помещению. Мимо столиков, мимо стойки, — и останавливается на телевизоре. Прямой эфир: футбольный матч. Кто-то забивает гол, трибуны на экране взрываются криками, звук выключен, и от этого всё кажется ещё абсурднее.

Футбол. Последний раз он смотрел игру с отцом. Лет двадцать назад, не меньше. Мальчиком ещё. Они тогда сидели в старом кресле в подвале, и отец всё пытался вовлечь его в «настоящее мужское». Футбол, бейсбол, рыбалка — всё мимо. Гаррет слушал только из вежливости, а потом сбегал в комнату, читать что-нибудь про Шерлока, Эдгара По или полистать «Науку и жизнь».

«Ты странный, Гаррет. Нелюдимый с пелёнок», — любил повторять отец, не без раздражения. А потом добавлял что-то вроде «мальчику нужно быть попроще» и выключал телевизор с такой досадой, будто сын лично подвёл его как болельщика.

По иронии судьбы, футболисткой в семье стала сестра. Профессионально, с контрактами и турнирами. Отец был в ярости. Он и сейчас считает, что женщинам не место в спорте.

Гаррет достаёт телефон. Новое сообщение от сестры. Второе за последние пять минут. Он машинально печатает ответ: "Всё нормально. Работаем. Напишу позже." Без смайликов, без пояснений. Она поймёт. Всегда понимает.

Слова Феры он слышит — и почти сразу хмыкает. Конечно. Значит, не просто расслабиться. Не просто выпить. Она опять будет копать. Смотреть в него, а не в стакан. Снова в её голосе будет эта игра: лёгкость с послевкусием вызова. Гаррету всё меньше хочется в это играть. Потому что чем сильнее она тянет за ниточку, тем крепче он завязывает узел.

Он замечает, как она не ждёт ответа и идёт вперёд, к столику у стены. Прекрасный выбор: спиной к стене, обзор на весь зал. Она знает, как правильно. Всегда знала. Мужчина следует за ней, кивает официантке, мол, ему то же самое и откидывается на спинку.

Позволяет себе закрыть глаза на секунду.

Не потому, что устал — хотя это, конечно, тоже. А потому, что впервые за день — их не застать врасплох. Никто не подкрадётся. Ни с ножом. Ни с вопросом. Почти никто.

Разве что Фера.

— А мы разве не просто коллеги, Хадсон? — спрашивает он. Улыбка появляется краем губ, почти невесомая, но с оттенком недоверчивого юмора.

Официантка ставит на стол поднос. Картофель фри. Господи. Он смотрит на это творение гастрономического отчаяния с выражением, будто перед ним улика. Кетчуп в баночке. Слишком яркий. Пластиковый. Зато бурбон, на удивление, годится. Он делает глоток, чуть прищуривается и комментирует:

— Что же, сразу видно, на чём они специализируются.

Сарказм — как защитный механизм. Быстро, привычно. Но даже с ним — голод это не отменяет. Ладно. Будет картофель фри. Он выковыривает самый хрустящий, макает в кетчуп. Есть можно. Почти.

Гаррет смотрит в окно. За стеклом всё та же вязкая ночь, дождь, мокрые улицы. Спокойствие здесь — обманчивое. В таких городках редко находишь настоящую тишину. Только напряжение, притаившееся под фасадом размеренности.

Он делает ещё глоток.

— Начинаю скучать по Нью-Йорку. Даже по крысам в метро, — наконец замечает Диксон и усмехается в стакан.